Декабрьские размышления
В этом очерке я попробую сравнить Горбачева и Ельцина. Это опасное предприятие. Сторонники Горбачева не простят, что я поставил их кумира рядом с его антиподом. Сторонники Ельцина мне не простят того же. Так что оцените мое бесстрашие. А еще я попробую сравнить каждого из них или обоих вместе с Путиным. Что, может быть, вдвойне непростительно.
Почему-то две главные смены власти в новейшую эпоху у нас происходили в декабре – под новый год. Одна 24 года, другая – 16 лет тому назад.
Итак, по порядку.
Два суперсобытия, которые не потрясли мир
25 декабря 1991 года произошли два суперсобытия, которые, однако, не потрясли мир. Из Кремля ушел Горбачев и пришел Ельцин. Над Кремлем был спущен штандарт СССР и поднят государственный флаг России. То, что эти суперсобытия не потрясли мир, говорит о том, что они давно созрели.
С 19 августа 1991 года, когда путчисты выкатили на улицы Москвы бронетанковые колонны, власть Горбачева стала фантомом. За три последовавших дня, однако, выяснилось, что вся эта армада – не более чем грохочущая груда беспомощного железа. Стальной каркас империи оказался мифом. Так что с 21 августа, можно считать, призраком стал и Советский Союз.
Инерция и закулисные хлопоты: потайная Беловежская пуща, Алма-атинская встреча, где – от Кремля подальше, к троице мятежников присоединились еще восьмеро республиканских вождей, не говоря уже о непосредственной осаде кремлевских кабинетов – заняли еще несколько месяцев, аж до декабря. Однако тащить затянувшиеся проводы в Новый год уж точно никто не хотел…
Между прочим, Днем большой перемены мог стать не 25, а 24 декабря. У меня на этот счет есть свидетельство из первых рук.
Вечером 23 декабря в кабинет к Горбачеву зашел его пресс-секретарь Андрей Грачев.
– Думаю выступить завтра вечером. Тянуть нечего,- сказал Горбачев. Нервы у него были на пределе. На столе перед ним лежал готовый текст его прощального заявления.
– Только не завтра, – взмолился Грачев. – Ведь завтра, 24 декабря, канун Рождества. Во многих странах это главный праздник, а тут такая драматическая новость. Дайте людям спокойно отпраздновать.
Думал ли Горбачев в тот момент о миллионах, чтящих Христа, за границей или инстинктивно оттянул самое неприятное в своей жизни событие, но он сразу согласился.
Так мой старый друг Андрей (если правду, то всю правду!) подарил всем добрым католикам и протестантам день относительно безмятежного Рождества, а православным еще один день Советского Союза. Больше для СССР сделать уже никто не мог.
В этом очерке я попробую сравнить Горбачева и Ельцина. Это опасное предприятие. Сторонники Горбачева не простят, что я поставил их кумира рядом с его антиподом. Сторонники Ельцина мне не простят того же. Так что оцените мое бесстрашие. А еще я попробую сравнить каждого из них или обоих вместе с Путиным. Что, может быть, вдвойне непростительно.
Одногодки и люди одной, партийной, школы, они были антагонистами в жизни – Горбачев и Ельцин. Кажется, ничто их не примирит. Парадоксальным образом, однако, уже президентство Путина с его новыми идеологемами – мифологемами поставило их на одну доску. Растеряли империю, развалили страну, растранжирили великие достижения поколений… Вот, оказывается, что они наделали. Горе-реформаторы! – с интонацией абсолютного осуждения самого реформаторства. Два сапога пара.
Понятно, зачем это нужно Путину. Собственный миф (и режим) можно строить, только равно опустив своих исторических предшественников. К Путину мы еще вернемся. А пока две личные истории про двух главных героев.
«Ты что же стреляешь по своим?»
…В июле 1991 года в Москву приехал Джордж Буш-старший. В резиденции посла США в Москве Спаса-Хаусе американская сторона давала прием по этому случаю, и два президента – советский и американский, согласно протоколу приветствовали вереницу гостей. Когда я подошел к Горбачеву, он, слегка нахмурившись, сказал: «Ты что же стреляешь по своим?»
То, что он сказал «по своим», было неплохо, значит, он считал журнал «Новое время», главным редактором которого я был, не чужим. Но упрек был недвусмысленным.
Незадолго до этого я действительно сделал нечто вызывающее. Журнал «Новое время» вынес на обложку требование: «Председатель КГБ Владимир Крючков должен уйти в отставку, либо президент СССР Михаил Горбачев должен отправить его в отставку!»
Для этого были более чем серьезные основания. На летней сессии Верховного Совета СССР Крючков, а следом министр внутренних дел Пуго, министр обороны Язов и только что назначенный премьер-министр Павлов (все – горбачевские назначенцы) выступили с острейшими – вплоть до обвинения в предательстве – нападками на принятый политический курс. Это был прямой шантаж Горбачева. Пробный июньский путч! Который, однако, публично никто не заметил, не решился заметить. Кроме независимого политического еженедельника «Новое время». «Крючков имеет полное право критиковать президента Горбачева,- написал я в комментарии.- Как частный гражданин. Но пусть он сначала уйдет в отставку».
Публично требовать отставки главы КГБ!? Такое в советской печати было немыслимо.
Михаил Сергеевич, однако, был мягок. Он всего-навсего пожурил меня словами: «Ты что же стреляешь по своим?»
Ответ у меня выскочил непроизвольно: «Это мы Вас защищаем!»
Несколько недель спустя 19 августа 1991 года грянул уже настоящий путч. Во главе его стояли глава КГБ Крючков и та самая троица – все «свои».
Отец гласности освободил прессу, выпустил на волю голоса общественности. Но самому ему не приходило в голову прислушаться к ним. Власть оставалась монополией узкого круга людей у власти.
Эпизод с Ельциным ближе к анекдоту.
Как мы давали интервью Ельцину
Однажды мне позвонили из Кремля и сказали, что Борис Николаевич хотел бы встретиться с обозревателями «Нового времени». Тема – внешняя политика России. Кроме нас, в кабинете находились министр иностранных дел Козырев и помощник президента по международным делам Приходько, но за два часа, что продолжалась наша беседа, ни один, ни другой не раскрыл рта. Встреча вылилась в серию вопросов и ответов, но это не было интервью с президентом. Все было ровно наоборот. Наверное, это была единственная в своем роде пресс-конференция, когда вопросы задавал президент, а отвечали журналисты.
Пресса склонна считать себя умней политиков, часто так оно и есть, она не повязана паутиной интересов. И мы распушили хвосты. Должен признаться, что оценки, которые хозяин кабинета услышал из наших уст, были совсем не дипломатические. А когда один из моих коллег, увлекшись, назвал посла России в одной из близких стран клиническим идиотом и при этом весьма убедительно подтвердил поставленным им диагноз, я внутренне сжался – это было уже слишком.
Как реагировал на все это Ельцин? Очень живо. Переспрашивал. Порой ухмылялся. Чаще удивлялся, совсем по-простецки: ух ты, неужели?
На следующий день я ждал одного из двух. Что журнал закроют. Или что внешняя политика Российской Федерации радикально переменится. Первое – скорей, чем второе, но чем черт не шутит?
На самом деле, случилось третье: не изменилось ровным счетом ничего.
Похоже, Ельцину надоело слушать одно и то же или одних и тех же. Ему захотелось иного ракурса и оригинальных взглядов, и он пригласил журналистов из независимого издания, может быть, даже в пику собственному окружению. Он был человек широкой натуры. Правда, на следующий день он, видимо, забыл все, что мы ему говорили. Это тоже входило в его натуру…
А теперь вернемся снова на 24 года назад назад, в тот драматический день в конце декабря, когда Ельцин сменил Горбачева у власти, разменяв заодно Советский Союз на Российскую Федерацию плюс 13 других независимых государств. Что это было – переворот? Без сомнения. Так решался вопрос о власти. Из ослабевших рук старого правителя власть в стране перешла в руки нового правителя, продемонстрировавшего стальную хватку.
К этому шокирующему ответу, однако, надо добавить еще более шокирующий ответ. Из ослабевших рук в руки, демонстрирующие стальную хватку, перешло еще кое-что, может быть, менее весомое, но более ценное, чем власть. Миссия реформации страны. Так получилось, что великий реформатор, который начал процесс, устал, исчерпал свой потенциал, стал беззащитен. И на его место пришел другой, более амбициозный и решительный реформатор.
Нет слов, это была очень своеобразная передача эстафеты. Эстафетной палочкой служили скипетр и держава, так что чемпионат был не по легкой атлетике.
Партия двух королей
С той поры прошло два десятилетия. Ушел не только Горбачев. Ушел – сначала от власти, а потом и из жизни Ельцин. Их противостояние закончилось. Пошел исторический отсчет.
Если представить себе прошедшую эпоху как шахматную партию, то в момент игры на доске активно передвигалось много разных фигур. Ретроспективно остались лишь две главные – Ельцин и Горбачев, вернее Горбачев и Ельцин в порядке появления. Свиты исчезли, как бы увлеченно они ни играли своих королей или против своих королей. Короли остались — белый и черный — в зависимости от освещения и расположения зрителей, два бело-черных, черно-белых короля.
Попробуем разобрать эту партию. Первое, что бросается в глаза: на доске два бескомпромиссных противника, враги до гроба, полные антиподы. Вот это последнее, пожалуй, самое интересное. Нерешительный, вечно колеблющийся Горбачев. И готовый разрубить любой гордиев узел топором Ельцин. Похожи они лишь в одном — оба примерные лицедеи. Но то, что публичный политик — тот же актер, слишком банальная истина.
Еще одно личное свидетельство не помешает. Вашингтон, май 1990 года. Только что закончилась советско-американская встреча в верхах. В чем было ее содержание, убей Бог, не помню. Зато хорошо помню, что все дни визита Горбачев был чернее тучи. Еще на подлете к североамериканскому континенту его настигла ужасная весть из дома. Пока он был в воздухе, Верховный Совет РСФСР избрал председателем Ельцина.
…В Белом доме идет прощальная пресс-конференция, она транслируется на весь мир. Первый вопрос задает обозреватель “Известий” Станислав Кондрашов. “Михаил Сергеевич, сейчас, когда вы зарыли топор войны с президентом Бушем, готовы ли вы выкурить трубку мира с Ельциным?” Горбачев на минуту потерял дар речи… Потом наступила моя очередь, и я не нашел ничего лучшего, как спросить: “Михаил Сергеевич, что такое в наши дни сильная политика и что такое слабая политика? Кто, на ваш взгляд, сильный политик, а кто слабый?” Ответом была такая вспышка эмоций, что до сих пор непонятно, как ее выдержали голубые экраны. Хотя, видит Бог, у меня были самые добрые намерения. Я, в сущности, предлагал выигрышный для Горби дискурс об императивах политики в контексте “холодной войны” и ядерного века. Продолжать войну — это сила? Искать согласия — слабость? Ничего этого он не услышал. Он чувствовал только боль — ему наступили на любимую мозоль.
Больше всего на свете Горбачев боялся, что его обвинят в слабости. И ни в каком другом грехе его так страстно не обличали, как в слабости, причем с обеих сторон. Партаппарат ярился и презирал его за то, что он никак не стукнет кулаком и не приструнит эту распустившуюся вконец прессу, этих крикунов-демократов, эту банду обнаглевших националистов в Прибалтике и других республиках СССР. А ведь они того и гляди развалят все на свете, погубят страну… Демократы искренне недоумевали, сколько можно слушать этих выживших из ума ретроградов. Когда же генсек-реформатор отряхнет с себя всю эту партийно-кагэбэшную свору? И отчего он вечно вязнет в тине полурешений, спотыкается на ровном месте и испуганно замирает в тот самый момент, когда требуется рывок и прорыв? Гласность, политическая демократия — это прекрасно. Но сколько же можно колебаться перед введением рыночных отношений? Мы что, так и будем ускорять и улучшать социализм или все-таки приступим к строительству капитализма?
Нет, не с Горбачевым. Пуститься в авантюру, решиться на нечто такое, о чем ни в одном учебнике марксизма-ленинизма нет ни слова, он не сможет. Он же ответственный политик. Он не может рисковать судьбой страны.
Строить капитализм мы уже будем с Ельциным. Он так же мало понимает в экзистенциальной сути происходящего, в архитектонике социального слома. У него тот же кругозор, та же школа — партийно-приходская, советско-социалистическая. Но он не боится решать. Он не рохля Горбачев, не плюшевый Мишка. Он знает, на чем тот погорел, и потому пойдет напролом. Он позовет молодых способных людей, желательно из науки — той, какая есть в СССР, естественно, откуда же взять другую? — и скажет им: айда, ребята, действуйте, я вас прикрою…
Десять лет спустя после начала перестройки Горбачеву и Ельцину будет предъявлено суровое обвинение — двум антиподам одно и то же. В том, что они взялись за гуж, хотя ни тот, ни другой не был дюж, принялись за реформацию бездумно, без плана, без ясного видения. Не то что, дескать, в братском Китае… Нет, Горбачев оказался не голова, куда ему до Дэн Сяопина… И Ельцин — не Дэн Сяопин, зря мы ему палец в рот положили…
Выберите себе Дэн Сяопина!
А не сыграть ли нам на нашем поле чудес в викторину? Дано: Лигачев, Крючков, Варенников, Полозков… Добавьте остальных по собственному усмотрению. Выберите себе голову! Назначьте кого хотите Дэн Сяопином! Может быть, дядя Зю — наш Дэн? Или дядя Рыж? Да кто же мешал нашей отечественной Помпее перестроить себя осмотрительно и заблаговременно, не дожидаясь вулканического взрыва? Кто мешал нашей правящей элите провести реформацию в свое время – в 30-е годы, после второй мировой войны, в 70-е или 80-е годы, когда необходимость в ней ощущалась особо остро?
Хорошие вопросы — для пикейных жилетов. Семьдесят лет фантастического эксперимента по отмене истории и насильственному планированию будущего, семьдесят лет жизни по антизаконам завели страну в никуда. Но куда — в никуда? И как оттуда выбраться на свет Божий? Как устроен этот белый свет, в который мы должны выбраться? Когда подземный гул уже было не спутать ни с чем, выяснилось, что этого не знает никто. И меньше всего правящий класс.
Да, конечно же, нормальное развитие — это эволюция сверху, а революция снизу — взрыв нормы, социальная катастрофа. Но для нормального развития требуется дееспособная элита, видящая дальше своей кормушки. Трагедия в том, что советская элита оказалась абсолютно неприспособленной ни к реализму, ни к реформе.
Таков был по-своему триумфальный итог кадровой политики КПСС, противоестественного коммунистического отбора. Семьдесят лет это общество знало одну-единственную науку — “марксизм-ленинизм”, все остальные были отменены. Семьдесят лет догма провозглашалась выше фактов, и если факты противоречили догме, то отменялись факты, а не догма. Семьдесят лет, как только в голове рождались мысли, ее рубили с плеч. Чего же теперь вздыхать, что, дескать, этот не голова и тот не голова…
Надо честно признать, они добились своего, вывели из пробирки чистую расу, нового человека, особую общность — советский народ, которым под бурные, никогда не смолкающие аплодисменты управляли лучшие из лучших — вожди – зомби, партийные упыри, призраки коммунизма. Они построили на одной шестой части суши свою утопию, из которой не было пути ни вперед, ни назад. Этот путь можно было только найти на ощупь под обломками обрушивающегося мира, по наитию пробиваясь к свету. А для начала нужно было разбудить жажду жизни, вырваться из слепящей тьмы диктатуры. Именно это и сделал Горбачев. Знал ли он, ведал, к чему приведут его начинания? Конечно, нет. И, слава Богу…
Пристальней вглядевшись в партию двух королей, мы обнаружим, что королей не два, а четыре. У каждого бело-черного, черно-белого короля обнаружится двойник с той же фамилией, но иным образом. Горбачев — человек во плоти, и Горбачев — историческая личность, сумма всего того, что было содеяно благодаря ему, порой и вопреки его сознательной воле… Надо ли говорить, что это вовсе не совпадающие персонажи? Ельцин в коржаковском антураже, и Ельцин — эпоха…
Портреты с натуры, боюсь, в обоих случаях не слишком лестны. Правда, и интересуют они лишь тех, кто вблизи, верных или неверных оруженосцев и имиджмейкеров. Даже история о том, как поссорились Михаил Сергеевич с Борисом Николаевичем — скорей, для бытописателя нравов, чем для летописца. Хотя всегда любопытно, как стиль того или иного лидера коррелирует с поступью истории.
Как же это Михаил Сергеевич дал слабину и не задушил Бориса Николаевича своими руками, вопреки всем славным обычаям, не стер в порошок? Все могло быть по-другому… Слабак, поделом ему!
А мог ли Борис Николаевич не ответить Михаилу Сергеевичу черной неблагодарностью и, уже поменявшись ролями, не подвергнуть его унижающим прежде всего его самого унижениям?
Только ведь это вовсе не единственная тоталитарная традиция, которую нарушил Горбачев. Вся гласность со всеми ее “излишествами”, вся наша демократия произошли из этой его хрестоматийной слабости. Но и Ельцин ведь тоже не четвертовал Горбачева, как все ожидали. Он демонстративно отнял у него согласованные привилегии, но не свободу самовыражения. Не такой уж он крутой к поверженным врагам…
В голову лезет странная мысль. Все-таки нам повезло, что на пору реформации стране достались эти два вождя, тем более в таком порядке — сначала слабый, а потом решительный. Стоит только представить, что было бы, будь все наоборот.
Что было бы, если бы было наоборот
Будь первым нашим вождем Ельцин, мы бы остановились даже не на уровне 1991 года, а гораздо раньше. Конечно, никакого августовского путча он бы не допустил. Ему бы это не понадобилось. Увидев, что процессы выходят из-под партийного, то есть, его собственного, контроля, он бы решительно пресек их. В отличие от Горбачева он бы перед силой не остановился. До демократического царя он бы никогда не дорос, так и остался бы этаким улучшенным Лигачевым. Тот ведь, помните, тоже начинал как партийный реформатор… Нет, нужно было быть таким, как Горбачев, — рефлектирующим, бесконечно говорящим и, между прочим, так и заговорившим партаппарат до полного ступора, чтобы процесс не только пошел (это его любимое всеизвиняющее выражение: «Процесс пошел…), но и зашел так далеко, что уже стал необратимым, не зависящим ни от чьей персонально, в том числе и его, инициатора перестройки, воли.
Зато в оппозиции Горбачева представить невозможно — не тот характер. Слишком покладист, соглашатель по натуре, не бузотер. Это уже чисто ельцинское амплуа. Даже если первопричиной его бунта на известном пленуме было нечто иррациональное, шило в одном месте, он ведь не пропал без вести, когда его скинули с номенклатурной верхотуры. Он начал осваивать совершенно новую, немыслимую для партийного карьериста роль. Позже выяснится, что это был дар судьбы, выигрыш главного приза в исторической лотерее. Он окажется рядом с Сахаровым, в самом оке демократического тайфуна. Он станет надеждой и лидером миллионов… Понимал ли он это заранее? Скорей всего, он просто проявлял характер. А время случилось бури и натиска, и он совпал со временем. И как бы родился новый Ельцин — тот же до последней черточки и совсем иной.
К 1991 году нерешительность Горбачева, его энергичный бег на месте, потоп слов вместо решений и дел всем вконец надоели. И Горбачев стал лишним. Пробил час нового героя. Горбачев был первым вождем, который принес обществу демократию. Ельцин стал первым демократическим вождем. Решительно и безоглядно он пошел дальше — с того места, где остановился предшественник. Горбачев завяз в 500 днях Явлинского, так и не дал им старт. Ельцин размашисто подписался под гайдаровскими реформами. Реформаторский возок сдвинулся с места и понесся по бездорожью.
Продолжим нашу игру в переодевания.
Что бы делал Горбачев в октябре 1993 года? В свете августа 1991 года он вряд ли справился бы с ситуацией. Но стрелять из танков по собственному парламенту он бы не стал. И совершенно точно не начал бы войны в Чечне. Для этого надо было быть очень решительным вождем.
А теперь я развенчаю эту дихотомию характеров, во всяком случае, ее принципиальное воздействие на ход истории. Давно известно, что недостатки — суть продолжение достоинств, а может быть, и наоборот. Но главное, история умеет использовать тот человеческий материал, который у нее окажется под рукой. Может статься, ей неважно, что пользовать — достоинства или недостатки вождей.
Вопрос на засыпку: кто развалил Советский Союз? Горбачев, говорят одни, в нужный момент он не решился применить силу… ГКЧП, говорят другие, они силой попытались сохранить систему, а та возьми и рассыпься от такого обращения… Ельцин, который крепко выпил на троих в Беловежской Пуще, говорят третьи… Но если великое государство можно было пропить за одну ночь, то либо трое — богатыри, не мы, либо государство то было не жилец.
Конечно же, опять это просто совпадение. Ельцин надумал выдернуть стул из-под ослабевшего Горбачева. А тут земная ось со скрипом повернулась, и час советской империи пробил. Совсем как в известном анекдоте про корабль, боцмана с его дурацкой шуткой и взорвавшуюся мину… Не слишком красивая история, нечего сказать. Но если бы, скажем, лидеры прежней Югославии в критический момент дружно напились до потери сознания, это было бы куда лучше, чем то, что они в трезвом уме сотворили со своей страной. А ведь Югославия была куда более благополучный случай, чем СССР. Югославской трагедии Россия избежала. Не так мало.
Доиграем партию двух королей.
Пора сказать главное, что на самом деле роднит антиподов у власти. Они оба были агенты, самые высокопоставленные и влиятельные агенты нашего времени. Правда, не ЦРУ или мировой закулисы, как принято считать среди российских конспирологов левого толка. В миг величайшего цивилизационного катаклизма — крушения коммунизма и советской империи, в эпоху ее мучительного перерождения еще неизвестно даже во что именно им — Горбачеву и Ельцину — случилось быть главными агентами истории. В совпадении с миссией поколения и была их сила. А уж их личные черты, сила и слабости были важны ровно в той степени, в какой помогали или хотя бы не мешали сверхзадаче. В истории они останутся неразлучны — Горбачев и Ельцин, два бело-черных, черно-белых короля, сыгравшие одну партию.
Великая заслуга Горбачева в том, что он похоронил саму партийную монополию на власть и ввел свободные выборы. Но сам пойти на свободные выборы не решился. На это решился Ельцин. Вот когда он по-настоящему отыграл фигуру у Горбачева. И в запасе у него оставался еще один ход, чтобы достойно закончить партию. Он должен был вовремя уйти.
Вовремя — это когда, в 1996-м? Возможно. Сильный лидер — это не тот, кто и на операционном столе хватается за скипетр и державу, а тот, кто знает свой предел.
Но между сильным ходом — приходом и сильным ходом — уходом сильный лидер должен был еще кое-что сделать. Это кое-что и есть самое главное. Оставить после себя наследника? Ущербная постановка вопроса. Он должен был оставить после себя другое общество. Чтобы не только царские останки, но и сам коммунизм, погубивший эту страну, был надежно похоронен. Чтобы точка возврата была действительно пройдена, как это случилось в Восточной Европе, а будущее было гарантировано единственно надежным способом – реальным общественным согласием по поводу избранного пути.
Главный счет к Ельцину (на самом деле, и к Горбачеву тоже) в том, что этого сделано не было. При «наследнике» Путине Великая Реформация, так и не достигнув кульминации – своей высшей цели, покатилась назад…
По двум главным счетам истории два антагониста Горбачев и Ельцин оказываются рядом.
На суде истории стоит один вопрос: какой путь проделало общество в эпоху N? Откуда ушли и куда пришли?
Откуда мы ушли и куда пришли?
Первый ответ будет недвусмыслен.
Ушли, сломя голову бежали из «империи зла». При этом сам отрыв от давящей системы и первую половину пути мы преодолели при первом вожде – реформаторе, а вторую двигались при втором. И эта – не субъективная, а объективная – общность цели делает их неразделимыми. Вопреки собственной воле, противоположности дали единство – нашу отечественную Реформацию. По своему смыслу это точно один период. Он тем более един, что при Путине вектор движения сменился…
Куда мы пришли в ходе этой Реформации?
Второй ответ будет далеко не так однозначен, как первый. Критика двух вождей-реформаторов с позиций достигнутых (недостигнутых) результатов – их ограниченности, непоследовательности, авторитаризма, оправдана и справедлива. В счет войдет и уплаченная цена – за все хорошее и плохое…
Конечно же, они (на самом деле – мы) не достигли желанной цели. Первым звонком было как раз то, каким способом Ельцин сменил Горбачева. Последним – как 31 декабря 1999 года Ельцина сменил Путин.
На самом деле, каждый раз, когда вставал вопрос о смене власти, тревожные звонки звенели все громче и громче, только мы их плохо слышали. Задним числом, выборы 1996 года с их лозунгом «Голосуй сердцем!» и знаковой коробкой из-под ксерокса могут показаться еще самыми свободными. Дальше все становилось только грубей и примитивней).
Путину сказочно повезло. Не только и не столько даже в том, что слабеющий перст уходящего вождя в поисках наследника ткнулся именно в него. А в том, какое наследство ему досталось. Ему досталась другая страна – не та, что была в 1986 или 1991. В этой стране уже была какая-никакая, но рыночная экономика, и общество потребления, и свобода выезда, и ранее невиданные возможности реализации личности. Реформация начала приносить плоды. Не то, чтобы все тяготы и шишки великой перемены остались позади, но в обывательском сознании они естественно ассоциировались с инициаторами перемен, а плоды уже автоматически относились на счет нового правителя.
Вместе с этим капиталом в наследство наследнику досталась и великая миссия. Продолжение и развитие Реформации, преодоление ее субъективных и объективных ошибок и пороков. Путин оказался на плечах гигантов и должен был пойти дальше. Потоптавшись на месте, он пошел в другую сторону.
Можно спорить, в какой момент политическая эволюция как бы развернулась, но она явственно поползла вспять. 2000 год с его формулой престолонаследия. 2008 и 2012, политический водевиль «Сегодня ты, а завтра я», окончательно превратившие трон в лохотрон. Тандемократия. Партия Жуликов и Воров в качестве свиты и двора…
Публично объявив войну олигархам, Путин вовсе не раскассировал этот клуб привилегированных и нестесненных. Напротив. Методом кесарева сечения он пополнил его именами друзей и срастил с кланом силовиков. То, что было узким клубом, стало всеобъемлющей системой государственно бюрократического олигархического капитализма.
При Путине политика упростилась до одного-единственного правила: вертикаль власти, она же монополия на власть. Многое из того, что было установлено при Горбачеве и Ельцине, демонтировано.
На третьем (четвертом) сроке бессрочного путинского президентства произошла полная смена вех. Пропаганда заорала гласность. Спецоперации заменили политику – внутри и вовне. Международное право отменено как противоречащее национальным интересам. Конституция с ее наивным вольтерьянством и общечеловеческими нормами вслух называется вредной и устаревшей. Медленно, но быстро мы закрываемся от мира. И от самих себя. Рефлексии – опасный род экстремизма, от них один майдан, реформы – верный путь в пучину цветных революций. Обществу предписано не думать. Бюрократии – ничего не делать. На то есть тайна и авторитет. Тока больше нет, сплошное шоу.
Правда, в Екатеринбурге торжественно открыли Ельцин-центр. И даже снарядили из Москвы самолет, в котором вновь собрались вместе лица -политики и редакторы, знакомые по предыдущей эпохе. На мгновение пахнуло прежним духом. Впрочем, это была чистая галлюцинация. Прошлое не возвращается, особенно когда курс взят на позапрошлое. Самолет немедленно окрестили «философским».
Не такими уж и антиподами оказались в конечном счете Горбачев и Ельцин. Антагонистом обоим стал Путин. С высоты «философского самолета» это отчетливо видно.
Так какой же урок оставляет нам рождественско-новогодний месяц декабрь?
16 лет назад 25 декабря 1991 года из Кремля добровольно ушел Горбачев.
Девять лет спустя 31 декабря 1999 года из Кремля добровольно ушел Ельцин.
Я понимаю, есть некоторая доля условности в слове «добровольно» в этом контексте, но это хорошее слово. Признаюсь даже, меня подмывает сказать, что два вождя-реформатора заложили очень нужную традицию – добровольного уходя от власти. Увы, чтобы это стало традицией, двух случаев мало. Нужен третий.
2017 г.