Земля и скитания Томаса Вулфа
Чтобы понять масштаб и место писателя, достаточно ответить на два вопроса. В каком ряду он обретается. И как выдается из этого ряда.
Появившийся в октябре 1929 года ни на кого и ни на что не похожий роман 29-летнего Томаса Вулфа «Взгляни на дом свой, ангел» сразу поставил его предельно высоко. Шервуд Андерсон, Скотт Фицджеральд, Теодор Драйзер, Синклер Льюис, Джон Дос Пассос, молодой Фолкнер, молодой Хемингуэй, молодой Стейнбек… Критика занесла его в первую гильдию американской литературы.
Как коллеги относились к этому имени?
Высшую оценку выдал Томасу Вулфу Синклер Льюис. Первый американский нобелевский лауреат по литературе (1930 год) включил его в свою нобелевскую речь.
Речь называлась «Страх американцев перед литературой». Ключевая фраза звучит так: «Большинство из нас, не только читатели, но и писатели боятся любой литературы, кроме той, которая превозносит всё американское, в равной степени недостатки и достоинства». Досталось очень известным именам. В противовес он привел примеры того, какой должна быть истинная литература, особо выделив Томаса Вулфа. Года не прошло, как это имя появилось на небосклоне.
«У нас есть… Томас Вулф, младенец лет, наверно, тридцати или того меньше, чей единственный роман «Взгляни на дом свой, ангел» стоит рядом с лучшими произведениями нашей литературы и полон раблезианской радости жизни… – сказал Синклер Льюис. «У него есть шанс стать величайшим американским писателем… На самом деле я не вижу причин, почему он не должен стать одним из величайших мировых писателей».
А вот Эрнест Хемингуэй назвал стиль Томаса Вулфа «раздутым Ли’л Абнером американской беллетристики». Ли’л Абнер — комикс, популярный несколько десятилетий. Что только подчеркивает сарказм.
«Это был возможно самый великий талант поколения, который устремлялся выше, чем любой другой писатель»,- сказал о Томаса Вулфе Уильям Фолкнер. При этом он однажды сравнил его романы «со слоном, который пытается танцевать кан-кан».
Слон — крупная фигура. Но кан-кан?
Его боготворил Джек Керуак. Его чтит Филип Рот. Это уже следующие поколения. Свое отношение к Томасу Вулфу Рэй Брэдбери выразил не в рецензии, а в рассказе.
Герой фантастического рассказа «О скитаньях вечных и о Земле» должен с помощью машины времени доставить в будущее того единственного писателя, эпический талант которого способен отобразить новейшую историю человечества, передать величие Времени и Пространства. Автор подбирает своему герою такого писателя. Это Томас Вулф.
В короткой и страстной речи герой объясняет свой выбор.
«— Смотрите, — сказал он наконец, — вот книга, её написал исполин, который родился в Эшвилле, штат Северная Каролина, в 1900 году. Он давно уже обратился в прах, а когда-то написал четыре огромных романа. Он был как ураган. Он вздымал горы и вбирал в себя вихри. 15 сентября 1938 года он умер в Балтиморе, в больнице Джонса Хопкинса, от древней страшной болезни — пневмонии, после чего остался чемодан, набитый рукописями, и все написаны карандашом».
Монолог о Томасе Вулфе фактически произносит сам Рэй Брэдбери. Фантастическое преклонение! А больше никакой фантастики.
Самый автобиографический писатель Америки
И все необходимое названо. Между датами рождения и смерти очень короткий отрезок в неполные 38 лет. Стиль, способ и характер его письма переданы точно.
Можно добавить разве что жизненные подробности. Господь даровал Тому родителей, являвших собой единство противоположностей и войну миров двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Артистичный буйный отец, ваявший надгробных ангелов в промежутки между запоями. И мать — сама трезвость, собирательница земельных участков, мелкий риэлтор. Попробуй поделить такую пару… Эта же дилемма стоит перед Юджином Гантом – юным главным героем романа «Взгляни на дом свой, ангел».
Том (и Юджин) младший в семье. Первым его кругом были семь очень разных братьев и сестер. Но я снова делаю недопустимую вещь – пересказываю роман.
Становление юноши, постигающего себя, мир и литературу. Ранние способности, частная школа, университет Северной Каролины в 16 лет. Яростные попытки вырваться из утробы семьи, доказать собственную суверенность. Опять же это пунктир «Взгляни на дом свой, ангел».
А дальше Гарвард, учеба драматургии, Нью-Йорк и его планетарная городская жизнь, поездки в Европу. Это уже второй роман «О времени и о реке». Уже не юноша, бредящий литературой, а писатель. Что только подчеркивает единство и продолжение героя.
Эти два романа были изданы при его жизни. Еще два «Паутина и скала» и «Домой возврата нет» вышли посмертно. Плюс малая проза, собранная в двух книгах «От смерти до утра» и «Там, за холмами». На письмо Томасу Вулфу было отпущено десять лет.
Чтобы обучаться в университете, герой «Ангела» подписывает отказ от прав на наследство. Ровно то, что сделал Томас Вулф. Считавшая каждый цент мать согласилась послать сына в Гарвард на год. Он проучился три года, подписав бумагу об отказе от своей доли наследства в обмен на содержание в университете.
Его называют самым автобиографическим писателем Америки. Всю свою жизнь, все ее события и переживания он подарил своим героям. Автобиографии обычно хватает писателю на одну повесть. У Томаса Вулфа это все его творчество.
Что само по себе не объясняет ничего. Объяснение можно найти в романе «Взгляни на дом свой, ангел».
Гипнотическая власть языка
Автор пишет о «таинственной гипнотической власти, которой обладал над Юджином язык». Заметим, не Юджин овладел языком — это ученическая характеристика, пятерка по сочинению на экзамене в лучшем случае. А язык обладал над Юджином властью, притом гипнотической. Юджин, напомним, это сам Томас Вулф, юноша, будущий писатель. Когда язык овладеет Юджином окончательно, он станет писателем.
Из Гарварда Вулф пишет матери: «Теперь меня может остановить лишь безумие, болезнь либо смерть…» О том, что он писатель, знает он один. Но он пишет с пафосом: «… жизнь это единственное, что имеет значение. Жизнь свирепая, жестокая, добрая, благородная, страстная, великодушная, тупая, уродливая, красивая, мучительная, радостная — все это есть в ней, и еще много другого, и все это я хочу узнать… Я готов пойти на край света, чтобы постичь ее, чтобы обрести ее. Я буду знать свою страну, как собственную ладонь, и все, что узнаю, перенесу на бумагу так, чтобы в этом была правда и красота».
Все писатели пишут из себя. Вулф пишет себя. Вот первая особенность этого писателя. Он субъект и объект своего творчества. Субъект наблюдает объект, словно ученый сквозь микроскоп или телескоп, каждое мгновение без перерыва. Он знает все его переживания, падения и взлеты, измеряемые только максимализмом надежд и идеализмом мечты. На автобиографическую канву, как на суровую нитку, нанизывается социальный опыт, бремя страстей человеческих. Все это он судит поэзией, «выше которой не могло быть ничего», культурой. Факты и события переплавляются в лирику и эпос — в плоды писательского познания.
Проза Томаса Вулфа буйная, яркая, сочная, дерзкая, избыточная. От первой до последней буквы импрессионистическая, предельно экспрессивная, в высшей степени поэтическая. И это второе — магическое – свойство этого автора.
В действительности оно самое первое. Ибо искусство превращения фактов в эпос больше, чем искусство, это магия, которой владеют только творцы. Или магия владеет ими. Писатель — инструмент познания окружающей действительности. Он пропускает ее через себя. Что получится, Бог весть. Магическая сила ведет творца за собой, диктует ему. Он служит голосом этой магии.
Задачу писателя Томас Вулф вместе с героем своего романа определяет так: «познать всю боль, все заблуждения, всю потерянность, через которую проходит каждый человек земли», а цель видел в том, чтобы читатель ощущал «весь простор и всю неукротимость Американского континента». Он не мелочится.
«Я должен увидеть вещь тысячу раз, прежде чем я увижу ее однажды»,- говорит он вместе с героем другого романа «Домой возврата нет». Писателю нужны ракурсы. То, что добавляет резкости, оригинальности и глубины. В Европу он едет из потребности в странствиях и чтобы заново увидеть и прочувствовать Америку. Чтобы понять себя, тоже нужна дистанция, перспектива.
Прав Рей Брэдбери: у Томаса Вулфа космический взгляд. Родную травинку он видит из космоса. Горный пейзаж родной Северной Каролины легко переходит у него во «фракийский луг, на котором возлежала царица Елена, и её прекрасное тело было обрызгано солнцем».
Такая оптика. Все, что он видит, он словно пропускает сквозь фильтры времени и цивилизации – через двухтысячелетние христианские истины, через великие мифы Древней Греции и Рима, и Шиву и Будду и раннюю мудрость тысячи двухсот египетских богов. «Каждый момент — плод сорока тысяч лет… и каждый момент — окно во всеобщее время».
Автобиография — это связка ключей в окружающую жизнь. Окружающая жизнь — это крошечный микрокосм Аламаунт — Эшвилл. И вся Америка. И вся историческая топография мира. Такой масштаб.
Два неразрешимых конфликта
В жизни Томаса Вулфа было два человека — самых близких, с которыми он однако рвал отношения. И два конфликта, которые омрачали его мироощущение, оба принципиальные и неразрешимые.
Жители Эшвилла в штыки приняли «Взгляни на дом свой, ангел». В двухстах героях романа они узнали себя. Близкие и родные качали головами. Нет, чтобы гордиться своим земляком, книгу официально изъяли из городской библиотеки. В его адрес посыпались проклятья и даже угрозы. Это был первый конфликт.
Можно подумать, что писатель вытащил все скелеты из всех шкафов и свалил на городской площади. Ничего подобного. Мельком проходит в повествовании герой, который подделывал небольшие чеки и сел на полтора месяца — вот и все преступления. Откуда в маленьком городке большие чеки?
Обыкновенные люди, реальные страсти, неподдельные мотивы — с голографической точностью и лазерным проникновением во внутренний мир… Автор действительно знал этих людей как себя. Это был его дом. Тем более непростительно – незаметных героев провинциальной американской сцены он вывел на вселенские подмостки. Вот только быть прототипами мирового театра крайне неуютно… Клеветник! Предатель! Никто не хочет быть героем человеческой комедии.
Землякам невдомек, что он их возвысил. Если бы из-под писательского пера выпорхнули ангелочки, все были бы счастливы. Но тогда это точно не было бы литературой. Реклама, сказка, соцреализм — что угодно, но только не литература.
Семь лет после выхода «Ангела» в свет вплоть до весны 1937 года ноги Томаса Вулфа не было в родном городе.
…Возвращаясь из первой поездки в Европу в августе 1925 года, тогда еще будущий писатель познакомился на борту теплохода с Алин Бернстайн — что может быть более романтичного? Театральная художница, жена очень успешного бизнесмена, мать двух взрослых детей, женщина с неукротимым общественным темпераментом — она была старше него. Что не помешало их бурному роману, который длился пять лет. В июне 1926 года, когда они гостили в Англии, Томас Вулф начал писать «Взгляни на дом свой, ангел». Когда работа будет закончена, начнутся хождения по мукам в поисках издателя, в которых Алин Бернстайн окажется даже более упорна и настойчива, чем полный сомнений и гордыни автор.
Поворот судьбы наступил осенью 1928 года. В один прекрасный день, будучи в Вене, Томас Вулф получает письмо с предложением встретиться с Максуэллом Перкинсом, чтобы обсудить рукопись… Легендарный редактор нью-йоркского издательства «Чарльз Скрибнер и Сыновья», публиковавший первые книги Хемингуэя и Фицджеральда, увидел в новом авторе сравнимый потенциал. Роман вышел в октябре следующего года. В заметно похудевшем по сравнению с рукописью виде. И с посвящением г-же Бернстайн — благодарностью за художественную, эмоциональную и финансовую поддержку.
Четыре года спустя в том же издательстве вышел роман «О времени и о реке» с посвящением Перкинсу. В новом предложении Томаса Вулфа Перкинс сразу разглядел бестселлер. С одной редакционной поправкой: эпопею, которую писал автор, нужно было свести в один том. Название придумал тоже редактор. Как он и планировал, роман ждал успех.
Алин Бернстайн в нем тоже присутствует — на этот раз в виде героини. Трудный противоречивый роман писателя и художницы вплоть до их разрыва составляет одну из линий новой книги.
Вместе с успехом книги пришел второй принципиальный разрыв — с редактором.
Есть не только невидимые миру слезы. Есть еще и невидимая миру кровь. Вторгаясь в выношенные им слова, творца режут по-живому. А тут еще критика бесцеремонно упрекает молодого писателя в несамостоятельности, в творческой зависимости от редактора. Критик Бернард ДеВото просто вбил кол в сердце художника. В своей рецензии «История романа» в «Сэтердей Ревью» он написал, что «Взгляни на дом свой, ангел» был «перепахан, сформирован и спрессован во что-то похожее на роман г-ном Перкинсом и издательским конвейером «Скрибнерс».
Этот второй конфликт – с литературным миром – был для Томаса Вулфа еще более болезненным, чем с родным городом.
В общем от Максуэлла Перкинса,«своего второго отца», Томас Вулф ушел в другое издательство «Харпер и Роу» и к другому редактору Эдварду Эсуэллу. Работа с которыми могла лишь подтвердить «инвективу ДеВото». Потому что никакой работы автора с новым редактором и новым издательством не было. Уже не могло быть. Случилась трагедия.
Летом 1938 года, оставив Эсуэллу манускрипт в миллион слов, Томас Вулф отправился в путешествие на Запад Америки, где еще не бывал. Прочел лекцию о литературе в Университете Пердю. За две недели проехал через 11 национальных парков. И свалился с воспалением легких. Последовали осложнения. Знаменитый нейрохирург Уолтер Дэнди в больнице Джонса Хопкинса в Балтиморе диагностировал милиарный туберкулез мозга и 12 сентября сделал операцию. Поздно! Правое полушарие оказалось полностью поражено. Три дня спустя, не приходя в сознание, молодой писатель скончался. Его похоронили на кладбище в родном Эшвилле. Там же покоится еще один писатель — О“Генри.
Последнее письмо с больничной койки Томас Вулф написал Максуэллу Перкинсу. «Будем помнить о том дне, когда мы вместе перешли Бруклинский мост, и книга была опубликована, и вышли первые рецензии, и мир во всей своей славе и красе лежал перед нами, и мы были счастливы. Вот так я думаю о вас сейчас… – пишет он своему первому редактору. – Я знаю, что я должен уйти, и я хотел бы, чтобы вы получили это письмо до того, как это случится.»
В романе «О времени и о реке» есть прекрасный, написанный с явной любовью образ редактора — портрет Максуэлла Перкинса.
Эдвард Эсуэлл уже без участия автора оформил то, что известно, как два его последних романа. Так закончилось сотрудничество писателя и его редакторов. Но не конфликт писателя и редактуры.
История тут возможно сложней, чем просто полемические раны и кровоточащее самолюбие.
Никаких рамок
Все критики Томаса Вулфа технически правы, даже хамски сформулированная «инвектива ДеВото» не противоречит фактам. Недовольные находят в его творчестве то, чего в нем нет, и выносят свои вердикты на этом основании.
А чего нет? Вообще говоря, довольно важных вещей. Закрученной фабулы, увлекательных сюжетов, искусной интриги… Удивительным образом автор обходится без них.
Как это ему удается? И что у него есть?
Необыкновенная подробность бытия. Великолепные характеры, которые он нанизывает один на другой. Блистательные описания душевных драм и катаклизмов: смерть ближнего, первая любовь, переворачивающая сознание героя, первое опьянение, первый секс… И все это с такой точностью и проникновением, с любовью, юмором.
Вместе с внутренними переживаниями его книги заполняют не придуманные события. Вплоть до таких гигантских, как Великая депрессия и явление фашизма в Европе.
Говорят, картину делает рамка. Этот писатель не признает никаких рамок.
Его естественное состояние – извержение вулкана. Помните Рэя Брэдбери: «Он вздымал горы и вбирал в себя вихри»? Какая уж тут форма, когда изливается огненная литературная лава. Пять тысяч слов в день – немыслимая норма. Работает стоя, пишет мелким почерком, как уже было сказано, карандашом в гигантских гроссбухах, складывая их в огромные ящики. Которые и достались редакторам после его скоропостижной смерти. И которые совершили подвиг, взявшись за разбор и компоновку бесконечной вязи.
Хемингуэй прежде, чем поставить точку в «Прощай, оружие!», опробовал 47 вариантов финала. Неудивительно, что письмо Томаса Вулфа он сравнил с комиксом без конца и края.
Фолкнер как-то пояснил про свой роман «Притча»: «Я просто использовал старую историю, уже доказавшую в нашей западной культуре, что она хороша и что люди могут ее понять и в нее поверить, для того, чтобы рассказать то, что я хотел рассказать». «Старая история» – это ни много ни мало распятие и воскресение Христа. Вот какого уровня сюжет и фабула устраивают мастера. А этот парень, кажется, и вовсе не думает о форме. Как тут не чертыхнуться насчет слона в кан-кане.
Полотна Томаса Вулфа безразмерны. Более того, в действительности это одно полотно. По сути – один эпический роман с одним и тем же героем, даже если автор по ходу сменил ему имя с Юджина Ганта на Джорджа Уэббера, а заодно и внешностью.. Наивная маскировка, это одно лицо и одна история — становление писателя. И одна не придуманная фабула — автобиография. Это он сам — Томас Вулф, который пишет себя и из себя.
В романе «Взгляни на дом свой, ангел» есть обстоятельный монолог о литературе. Три фразы из него: «По правде говоря, Эсхила он находил неизмеримо высоким и… скучным: он не понимал, чем объясняется его слава. Или, вернее, — понимал. Эсхил был — Литературой с большой буквы, создателем шедевров». Если шедевр — это нечто, достигшее совершенства формы, то Томас Вулф не думал о шедеврах и Литературе с большой буквы. Он творил саму литературную материю.
Он писал и написал Сагу о себе и мире, единое произведение — размером с четыре «Войны и мира». Сам он называл это Книгой. А редакторы и издательства с его помощью и после него кроили из творимой Книги отдельные романы — по мере написания и в интересах читателя, как они их чувствовали и понимали. По-иному и не могло быть.
Так что по-настоящему спор писателя с редакторами даже не экспонирован. Чтобы это произошло, нужно, чтобы вышла Книга Томаса Вулфа в соответствии с авторским промыслом — единая и целиком!
Найдется ли издательство, которое на это решится? Найдутся ли читатели, которые захотят, смогут, найдут время осилить ее?
В своей колонке колумнистка «Вашингтон пост» Кэтлин Паркер сетует на «хаотический темп нашей повседневной жизни», в результате чего «наша способность сосредоточиться на чем-то приближается к пчелиной». И лыко в строку: «Вы можете представить себя за книгой Фолкнера?»- спросила я на днях приятеля. «Нет»,- ответил он.»
Паритетный вопрос. А многие ли из нас – в здравом уме, то бишь в зрелом возрасте – могут представить себя за «Войной и миром»?
А если в книге четыре «Войны и мира»?
«Заставить бы язык сказать больше, чем он способен произнести! Заставить бы мозг постичь больше, чем он способен осмыслить! Вплести бы в бессмертную глупость небольшую словесную тесьму, обнажить сокрытые в непроглядных глубинах корни жизни какой-нибудь сотней тысяч волшебных слов, сильных, как моя жажда, излить на трехстах страницах итог своей жизни, – а потом пусть смерть уносит меня, ибо я добился своего: я утолил жажду, я победил смерть!»
(Из предисловия к роману «Паутина и скала»).
Не только американцы испытывают «страх перед литературой». Перед ее всечеловеческой проницательностью и божественной беспредельностью… все мы в разных странах испытываем этот страх.
+++
Глоток самого Томаса Вулфа – в качестве аперитива. Вот как раз эпизод про то, как еще очень юный Юджин Гант впервые попробовал алкоголь.
«Он взял стакан, на пробу смешал в нём в равных количествах виски, джин и ром. Потом, усевшись у кухонного стола, он начал медленно потягивать эту смесь.
Жуткое питьё оглушило его сразу, как удар тяжёлого кулака. Он мгновенно опьянел и тут же понял, зачем люди пьют. Это была, он знал, одна из величайших минут его жизни — он лежал и, подобно девушке, впервые отдающейся объятиям возлюбленного, алчно наблюдал, как алкоголь овладевает его девственной плотью. И внезапно он понял, насколько он истинный сын своего отца, насколько, — с какой новой силой и тонкостью ощущений, — что он настоящий Гант. Он наслаждался длиной своего тела, рук и ног, потому что у могучего напитка было больше простора творить своё колдовство. На всей земле не было человека, подобного ему, никого достойного и способного так великолепно и восхитительно напиться. Это было величественнее всей музыки, какую ему доводилось слышать, это было величественно, как самая высокая поэзия. Почему ему этого не объяснили? Почему никто ни разу не написал об этом, как надо? Почему, если возможно купить бога в бутылке, выпить его и стать самому богом, люди не остаются вечно пьяными?
Он испытал миг чудесного изумления — великолепного изумления, с которым мы обнаруживаем то простое и невыразимое, что лежит в нас погребённым и ведомо нам, хотя мы в этом не признаёмся. Такое чувство мог бы испытать человек, если бы он пробудился от смерти в раю.
Апрель 2018 г.