Его страна и мир. Его дело и слово.
4 апреля Крониду Любарскому исполнилось бы 75. Его нет с нами уже 13 лет — с того злосчастного майского дня в 1996 году, когда его накрыла шальная волна Индийского океана. Его жизнь, однако, была куда более непредсказуемой, чем его смерть. При этом, какими бы лихими ни были обстоятельства времени и места, свою судьбу он форматировал сам.
К 40 годам у него сложившаяся успешная карьера. «Он астрофизик, кандидат физико-математических наук, у него 40 научных работ, 3 собственные и 15 переведенных книг» — это я цитирую одно предисловие. Все хорошо, если не считать того, что два последних года он провел в Лефортовской тюрьме и в Мордовском лагере No 19. «Кронид Аркадьевич Любарский — узник совести… В январе 1972 г. он был арестован и после восьмимесячного следствия за действия, предусмотренные ст. 19 Декларации ООН о правах человека, которые были расценены как преступление, осужден на 5 лет заключения в лагере строгого режима».
Это пишет необычный референт — о. Сергий (Сергей Алексеевич Желудков — фигура, соизмеримая с о. Менем). Повод для этого представления тоже весьма необычен — размышление «Церковь доброй воли, или Христианство для всех», которое он посвятил Крониду.
Передо мной книжка, изданная скромным тиражом, «Христианство и атеизм. Переписка К.А. Любарского и С.А. Желудкова». Я читаю ее по несколько страничек за прием, как старую рукопись, получая невыразимое наслаждение от обоих оппонентов.
О. Сергий: «Есть отдаленно похожее суждение о. Пьера Тейяра де Шардена: если Человек не будет иметь личного бессмертия в вечности — он должен будет “забастовать”, отказаться возглавлять эволюцию»… «Мне очень не по себе в описанном Вами “мире атеиста”. У меня острое чувство подавленности, несвободы». Единственная награда в «мире атеиста» — «лопух на могиле»…
«Личный опыт мистических переживаний»… «Тайна происхождения человека. Тайна телесности. Тайна мышления. Тайна пола. Тайна греха. Тайна страдания. Тайна любви…» Неплохую весточку — повесточку для дискуссии посылает другу в беде теолог.
Кронид Любарский: «Мне всегда казалось странным, почему в применении к человеку непременно должен использоваться только метафорический неоднозначный язык, а не точное математическое описание, если оно в том или ином случае возможно?»
«Накопление информации резко снижает энтропию системы… Это вовсе не метафора, а точное термодинамическое описание феномена культуры…»
Богослов и богоборец обмениваются аргументами удивительной красоты и достоинства.
«Анонимным христианином» называет о. Сергий Кронида Любарского. И поясняет: «…никакой он не атеист — он верующий, он горячо исповедует некую особенную, свою форму религиозности. Она для него священна, она помогает ему достойно жить, страдать столь мужественно…»
«Моральным экуменистом» полагает Кронид о. Сергия. При этом явно лестный аргумент оппонента в свой адрес отвергает.
«Простите мне, ради Бога, эту парфянскую стрелу, не мог уж я, старый спорщик и поперечник, от нее удержаться… 12 писем, как 12 медных таблиц, гудят во храме и взывают к ответу. И вот я, отставляя в сторону родных и знакомых (а у меня их, как у кролика в сказке Милна о Вини-Пухе, много) пишу снова Вам». «Идея Бога не появляется в мире атеиста не потому, что она запрещена (Мир ученого не совместим с запретами), а потому, что в ней нет необходимости. Вспомните знаменитый ответ Лапласа Наполеону: “Сир, я не нуждался в этой гипотезе”».
«В моем личном индивидуальном мифе идея Бога отсутствует полностью. В этом смысле я и называю себя атеистом (атеистом в смысле отсутствия, но не антитеистом в смысле противостояния…)»
«Не лопух на могиле, а сопричастность к построению великого светлого Мира — нет, не фантастических миров будущего — а того мира, в котором мы живем с Вами сейчас. Да, я называю этот мир светлым, ибо в нем, кроме болезней, войн, лагерей, предательств, есть — уже есть — “Илиада” и теория относительности, Парфенон и подвиг Альберта Швейцера, “Война и мир” и “Руанские соборы” Моне… Он уже построен, этот мир, и в то же время будет строиться всегда. И его построил Человек, а не некто извне, а значит, и мы с Вами, как люди, каждый в меру своих сил… Я не считаю такой мир несвободным или несправедливым… И наличие мерзостей этого мира ничуть не противоречит сказанному. Эти мерзости — и есть точка приложения моих сил…»
Необычный диалог, особенно если учесть, что он ведется через колючую проволоку. Годится ли режим тюремной переписки для вольного философского диспута? Арестант имеет право на два письма в месяц (когда его не лишают этого права) — родным и близким. При этом первым и очень заинтересованным читателем является цензор, от которого зависит, будут ли у письма и другие читатели. Что вычитывал цензор в этой переписке, одному Богу известно. Но то, что перед нами абсолютно не подцензурное произведение, не вызывает сомнения. Рождающая ассоциации с французскими энциклопедистами проповедь атеиста или исповедь гуманиста принадлежит абсолютно свободному человеку.
Это и есть главный урок Кронида.
В лагерь он попал за «самиздат». У них с Галей в их маленькой квартире в подмосковной Черноголовке была одна из самых богатых библиотек «самиздата» — и активно посещаемых, как и полагается библиотеке. Она не могла не привлечь внимания КГБ. Суд проходил в Ногинске (чтобы заведомо отсечь иностранных корреспондентов), в закрытом режиме (формально открытом, но физически за амбарным замком), так что Андрей Андреевич Сахаров вынужден был стоять у порога суда все три дня, что шел процесс. Тем не менее некоторые не столь известные друзья проникли внутрь и даже записали последнее слово арестанта. Борис Владимирский — мужчина крупного телосложения, что в данном случае немаловажно, прикрутил к могучей грудной клетке магнитофон (вспомните, какого размера были магнитофоны в 1972 году) и уже не дышал все полтора часа, что говорил Кронид, а потом еще семь часов, пока суд удалился на совещание. Беда в том, что магнитофон был не только громоздким, запись была рассчитана всего на 45 минут, а перевернуть ленту уже не было никакой возможности, даже если стать на голову. Так что на руках оказалась только половина речи. Ну что ж, вторую половину пришлось добывать из заключения. Так или иначе, но она прозвучала на весь мир.
«Информация — это хлеб научного работника… Составить свое независимое мнение можно, только владея информацией. Например, важно знать все обстоятельства прихода Сталина к власти, ибо уроки истории учат. Но нет книг на эту тему на прилавках магазинов — и вот
я должен обратиться к Авторханову… А что вы можете предложить мне взамен? …Вот оно, единственное решение проблемы самиздата — введение подлинной свободы печати».
Кронид полемизировал с судом, как потом полемизировал с о. Сергием, — совершенно свободно. И логически неотразимо.
Против него была выдвинута стандартная формула обвинения — в «распространении материалов, содержавших антисоветские клеветнические измышления, в целях подрыва и ослабления советской власти». Ну что ж. Во-первых, об измышлениях, тем более клевет- нических, говорить просто нелепо — людей его склада интересовали факты и только факты… А во-вторых, надо бы прежде разобраться с понятиями. Искать истину и говорить правду — это антисоветская деятельность? Что следует в случае отрицательного ответа на этот вопрос, понятно. В случае положительного ответа дело совсем плохо. Придется прийти к выводу, что антисоветская деятельность — вообще не корректное выражение. Корректное выражение — советская анти- действительность. И тогда уже никак не отвертеться от окончательного вывода: выступать против антидействительности — долг каждого думающего человека.
Без права на информацию познание и развитие невозможно, общество обречено. То, что говорил Кронид и другие диссиденты, если вдуматься, было прямым предупреждением властям. Услышь они ценный совет, и, может быть, удалось бы избежать того, что позже самый успешный выходец из КГБ назовет «крупнейшей геополитической катастрофой». Куда там! Софья Власьевна полагалась не на слух, а на глушилки.
Это была патология — тем более необратимая, что общество сжилось с ней, приняв за норму, единственно возможную и вечную. Ее отвергала лишь крошечная группка диссидентов — несогласных. Остальные были согласны.
Эта неравная схватка сама по себе должна была свидетельствовать о ненормальности тех, кто брался за пращу против тоталитарной дубины. Что ими руководило? В каком-то смысле это были игры чистого разума. Недаром некоторые видные диссиденты родом из науки.
Гармоничная советская жизнь — это когда говорят одно, делают другое, а имеется в виду нечто третье, может быть, даже в четвертой степени. Именно это и называлось «политика», ставить ее под сомнение могли только «политические». К счастью, наука отличалась от политики, иначе бы она не родила ни одного открытия. Конечно, на пересечении науки и жизни происходила неизбежная сшибка. Примеров честности в науке и конформизма в жизни не счесть. Но рано или поздно должны были появиться фигуры, которые не захотят или не смогут раздваиваться. В науке нельзя не исполнять законы и подгонять факты под заданный ответ. Почему же это можно делать в жизни и зачем, так можно получить лишь отрицательный результат… После этого вопроса грехопадение становилось уже неотвратимым. Следовать разуму и было чистым диссидентством.
Таков феномен Андрея Сахарова или Сергея Ковалева. Кронид Любарский прошел тот же самый путь.
Одинокий человеческий разум против системы. Это была абсолютно не равная схватка. В том смысле, что система насилия и лжи не была способна выдержать ни одной честной схватки. На территории чистого разума не важны большие батальоны. Вся могучая наработанная десятилетиями фортификация демагогии и пропаганды рассыпалась от одного довода — «Простите, но это не так». И тут никак не помогали ни железный занавес, ни ГУЛАГ, ни психушки, ни атомный арсенал. Ничем не ограниченная способность уничтожить человека, превратить его в лагерную пыль менее всего служила аргументом истинности. Скорей, являла собой абсолютное доказательство несостоятельности системы.
Одним из пиков личной борьбы Кронида Любарского с тоталитарным государством стал «День политзаключенного». Это он его придумал с редким остроумием. Коль скоро каждый советский человек имеет свой профессиональный праздник, то почему же немаленький контингент советских людей, оказавшихся за колючей проволокой, должен быть лишен этого права? Нет, календарь советских праздников, битком набитый Днями рыбака, шахтера, металлурга… без «Дня политзаключенного» будет неполон. Узник побил узилище его же оружием.
30 октября 1974 года политзаключенные пермских и мордовских лагерей устроили демонстрацию, объявив этот день «Днем политзаключенного в СССР». У этого объявления, подкрепленного голодовками и массовым невыходом на работы, был совершенно конкретный смысл. Вы нас судили по уголовным статьям — это ложь! Вы нас держите вместе с уголовниками — по какому праву? Мы политические заключенные, и вы должны признать нас таковыми. Мы требуем отмены принудительного труда, ограничений в переписке, препятствий в допуске к литературе, поддержании профессиональных и творческих связей…
Задним числом видно, как топорна моновласть. Что бы она ни делала, результаты преподносят сюрпризы даже ей самой. Репрессии лишили талантливого ученого звездного неба, и астрофизик переквалифицировался в социального исследователя. После мордовских лагерей, Владимирской тюрьмы и поселения в Тарусе по отбытии срока (Москва для бывшего арестанта — закрытый город) под угрозой нового срока диссидента выдавливают за границу. Власть уверена, что она за- крыла для своего идейного противника страну. Она ошибется дважды.
В Мюнхене Кронид издает два журнала «Вести из СССР» и «Страна и мир». «Вести из СССР» — хроника акций протеста и иных проявлений вольнодумства и вольнодейства, с одной стороны, и государственных репрессий — с другой. Наследница знаменитой «Хроники текущих событий». Если учесть, что культуры информации в СССР не было в принципе, а уж все то, что изначально подпадало под статью «антисоветская», тем более находилось за семью печатями, можно себе представить, каких усилий стоило выпускать периодический информационный бюллетень подобного рода. «Страна и мир» — публицистический и литературно-художественный журнал, не знающее границ пространство интеллекта и духа.
Отдельная страница, близкая моему сердцу, — сотрудничество с журналом «Новое время». В невероятный день 19 августа 1991 года, когда в городе, в стране и, соответственно, в журнале все стояло вверх дном, человек, которого мы знали исключительно по статьям, которые он писал нам в перестроечные годы, вдруг оказался среди нас. Это было маленькое чудо — его явление вместе с женой Галей, посреди взбудораженного редакционного вече. Впрочем, эта материализация духа никого не удивила, в то утро путча никого и ничто уже не могло удивить. С этого момента события завертелись в обратную сторону с удивительной скоростью. Путч захлебнулся. Кронид с Галей вернулись на родину. Кронид стал соредактором «Нового времени». Его политическими статьями — острыми, холодно-страстными, логически неотразимыми, сочетающими глубину научного исследования, энциклопедическую эрудицию и точную гуманистическую позицию — обычно открывался номер нашего еженедельника, и их читали все — друзья и враги, политическая элита и просто те, кто интересуется политикой. Его «чеченская» публицистика была самым честным, достойным и бескомпромиссным словом, которое обличало, а может быть, и искупало преступление безумной военной авантюры, спасало честь российской демократии — во всяком случае, то, что от нее оставалось.
А в «третьей корзине» журнала частенько появлялось совсем иное его письмо — персональная рубрика, которую Кронид придумал для удовольствия, на радость себе и читателям. «Путешествие с бутылкой» — рассказ о том, что и как пьют люди добрые в разных концах планеты. Словно скатертью-самобранкой, автор-гурман накрывал красочным словесным полотном стол, в центре которого красовалась некая бутылка — виски, шампанское или херес. Признаюсь, в понедельник — день подписания номера, когда шел очередной материал Кронида из этой серии, на редакционном столе уже в натуральном виде появлялся образчик описываемого продукта, и редколлегия подвергала его требовательной дегустации.
Тут мы вспоминали, что мы в ответе перед читателями за каждое слово, которое мы благословляем в печать, и жарко заверяли друг друга, что за читателя готовы испить полную чашу. Со всей ответственностью и с соблюдением всех ритуалов, за чем особо следил пунктуальный Кронид, глубокий знаток того, что, как, с чем и главное — с кем нужно пить.
Это был другой Кронид — остроумный рассказчик, гурман, коллекционирующий страны, обычаи, вкусы и запахи. Другой — и тот же. Суровый правозащитник с несгибающимся позвоночником был веселым жизнелюбом, ценившим красоту и свободу. Может, суровым правозащитником он стал еще и потому, что был веселым жизнелюбом.
Во времена несвободы нами руководили очень ограниченные люди. Непонятно, по какому праву они лишили человека страны, но при этом подарили мир. Неутомимый правозащитник в иной своей ипостаси был неугомонный путешественник, шаг за шагом облазивший континент за континентом. И этим своим знанием он делился с читателем.
В последней российской жизни у Кронида было множество ролей. Главный редактор «Российского бюллетеня по правам человека». Один из составителей новой Конституции. Член Общественной палаты при президенте Ельцине, из которой он демонстративно вышел с началом чеченской войны. Председатель Московской Хельсинкской группы… Но мне ближе его амплуа публициста.
В 1997 году посмертно Кронид Любарский удостоился премии Академии свободной прессы в номинации «Мастер». Это была самая первая премия недолго, впрочем, просуществовавшей Академии. В 2000 году Международный институт прессы опубликовал мировой список 50 лучших журналистов закончившегося полувека. Критерии отбора были сложные: профессионализм и мужество, творчество и судьба, при этом от одной страны могло быть лишь одно имя. Россия представлена в этом мировом списке именем Кронида Любарского.
Невольно Кронид преподал нам и этот урок — как стать публицистом. Обязательно ли быть для этого астрофизиком? Нет, конечно, но стремиться к звездам и не бояться терний — необходимо. Нужно ли быть диссидентом? Во всяком случае, помнить о том, что нормальная среда журналистики — гласность, а не согласность — непременно. И надо иметь выстраданную позицию, подчиняясь при этом лишь одному началу — истине. «Если я получу в руки факты, необходимые для введения новой сущности «Бог», я не поколеблюсь изменить свою позицию». Это снова Кронид.
…Отправляясь в последнее путешествие — без всяких предчувствий, у него не было предрассудков, Кронид анонсировал читателям и нам, коллегам, очередную главу «Путешествия с бутылкой». Это было единственное слово, которое он не сдержал. Так много в этой жизни осталось недопито.
Апрель 2009 г.