Что за чудо-юдо такое — Международный институт прессы?

Десять лет – и десять конгрессов — назад Международный институт прессы (International Press Institute или коротко IPI) собрал своих членов и гостей в Стамбуле. В 1988 году в мире вообще и в мире прессы в частности происходило немало важных событий, но, безу­словно, самым обворожительным и интригующим было нечто под именем Гласность. После семидесяти лет советской пропаганды случилось немыслимое: вдруг стих утробный рев “глушилок”, забивавших нормальные человеческие голоса. Утратил свой гонор «правдинский» новояз – в сущности, печатный аналог тех же глушилок. Гласность явно означала исход из царства цензуры, табуированного существования и представлений об информации как об опасном наркотике. Но ведь и назвать это свободой прессы язык не поворачивался.

Вопрос вопросов: Чей президент дурак?

Нас с Владимиром Милютенко из АПН пригласили на стамбульский конгресс IPI, думается, из чистого любопытства. Требовались особи неведомой фауны; живые экспонаты кунсткамеры диковинной жизни, в которой затеялось – чем черт не шутит – что-то обещающее. Смущение я прикрыл бравадой, рассказав классическую историю про Константина Симонова.

Это была первая делегация советских писателей и журналистов в Америку после войны. И на каждой встрече кто-то неизменно вставал и спрашивал гостей: “Вот я могу выйти на площадку перед Белым домом и громко сказать: “Наш президент – дурак”. А вы это можете?” “Да, – невозмутимо отвечал Симо­нов, – я могу выйти на Красную площадь и громко сказать: “Ваш президент – дурак”.Технический вопрос.

Зал стамбульского конгресса весело рассмеялся. Есть одна вещь, которую публика, а журналисты – та же публика, любят даже больше, чем информацию. Это развлечение. Байка про Константина Симонова, который ловко срезал супостатов и вышел сухим из воды, пришлась очень кстати.

“Но Симонов преувеличил, — сказал я, когда стало тише. – На самом деле ругать ваших президентов было тоже далеко небезопасно. За это можно было поплатиться карьерой. Надо было знать, когда это можно делать, а когда нельзя”.

Я, кажется, оправдал надежды собравшихся, как минимум, на нечто пикантное. Конечно, я слукавил, увел разговор в спасительную критику прошлого. Серьезный финн почувствовал это и задал вопрос по существу. “В советской печати, – сказал он, – происходит ревизия истории. Вы уже давно пересмотрели роль Сталина. А можете ли вы критиковать Ленина?”

“За что? За то, что он отпустил Финляндию из Российской империи?” Лавры Симонова не давали мне покоя. Благожелательный зал вновь рассмеялся.

Как мы оказались в IPI

Подумать только, всего десять лет назад мы вели подобные дискуссии. Между тем это был действительно первый контакт советской прессы с IPI – организацией, объединяющей по преимуществу главных редакторов и озабоченной гарантиями свободы слова, редакционной независимости, критериями качественной печати. До гласности двери Международного института прессы были для нас закрыты по определению: в СССР независимых изданий не было. Притом, что членство в IPI сугубо индивидуальное, то есть принимаются люди, а не издания. Но уже пять съездов спустя я мог с гордостью сообщить: если свободу измерять этим простым аршином: может ли пресса сказать в полный голос “А наш-то Сам — дурак!”, то мы достигли самых больших высот. Потом прошла эйфория от того безусловно радостного факта, что пресса отделилась от государства, и головы редакторов заболели совсем другими, экономическими, болями. Свобода жить явилась изданиям прежде всего своей изнанкой – свободой умереть, так что кое-кто засомневался: а не рано ли государство отделилось от прессы. Потом начались морганатические браки медии с корпоративными день­гами, и опытным путем стало выясняться, что в “капусте” можно многое найти, но дитем необязательно будет редакционная свобода. Прессу стали оценивать с точки зрения коммерческого успеха. Пресса доказала свою эффективность как оружие в конкурентной борьбе экономических и политических кланов. Банковские войны по характеру боевых действий вылились в информационные войны. Некоторые перья стали золотыми.

“Молодец! Пробил головой стену. Оказался в соседней камере” – гласит афоризм Станислава Ежи Леца. А все же в старую агитпроповскую кунсткамеру не тянет. Мы стали другими, новые проблемы — иного порядка.

Тернии слова

Международный институт прессы — это мировой регистр терний, которые пресса встречает на пути к свободе. Два наглядных примера – истории двух членов правления IPI.

Известный нигерийский редактор и издатель — вождь Абиола выдвинул свою кандидатуру на пост президента страны и победил. Однако вместо президентского дворца очутился в тюремной камере, откуда живым уже не выйдет…

 У редактора “Лос-Анджелес Таймс” Шелби Коффи совсем другая, но тоже довольно веская причина не приехать на московский конгресс и даже прислать письмо с просьбой об отставке как члена правления. Дело в том, что он больше не редактор респектабельной газеты. В споре с издателем он несколько переоценил свои возможности, а тот наглядно разъяснил ему его ошибку, так что Шелби Коффи до сих пор без работы.

В арсенале, который используется против прессы, есть абсолютное оружие, и это оружие — смерть. 26 журналистов погибли при исполнении своих профессиональных обязанностей в прошлом году, по подсчетам IPI. К нам эта напасть имеет самое прямое отношение. В списке горячей десятки стран – рекордсменов по нераскрытым преступлениям против журналистов Россия занимает высшую строчку – наравне с Алжиром. “Когда журналистов убивают или подвергают террору, за этим почти всегда стоит правительство, организация, криминальный картель, или личность, кровно заинтересованные в том, чтобы неугодная информация не дошла до публики”, — комментирует Юджин Робертс, президент IPI и исполнительный редактор “Нью-Йорк таймс”.

Аресты — бессудные и по суду, которые по сути, если не по форме, являются пародией на отправление юстиции — другая дубина. 129 журналистов из разных стран, по тем же подсчетам, оказались за решеткой в прошлом году. “Святая святых Верховного суда в Сингапуре не отличить от святая святых Верховного суда на лондонском Стрэнде. И заседают там судьи в таких же мантиях, они опираются на то же британское прецедентное право. С одним незаметным отличием. В Сингапуре эта комната прослушивается секретной полицией”, — говорит Питер Престон, предыдущий президент IPI, до недавнего времени возглавляв­ший английскую “Гардиан”. Этот факт он считает метафорой. Его мысль в том, что власти могут быть бесконечно изобретательны в борьбе против свободы печати и что репрессии против журналистики мимикрируют.

Редактор загребского “Глобуса” напечатал статью, критикующую правительство Хорватии. В ответ 23 члена кабинета дружно подали отдельные иски с обвинениями автора в диффамации, апеллируя притом не к гражданскому, а к уголовному кодексу. В случае признания журналиста виновным ему грозили восемь лет тюремного заключения. IPI направил своих наблюдателей на процесс. К чести суда правительственный иск был отвергнут.

Попытки сильных мира сего зажать рот прессе под соусом защиты чести и достоинства – глобальная эпидемия. IPI на этот счет выработана четкая позиция. Так называемые законы “об оскорблении власти” – уловка недемократических режимов. Судебная практика должна развиваться в рамках гражданского, а не уголовного законодательства.

Присказка несколько затянулась, перейдем к сказке.

Почему в Москве

Когда в зале пятьсот редакторов, действующему политику стоит слезть и со смертного одра. Это первое, но отнюдь не последнее открытие, которое сделали участники конгресса Международного института прессы (IPI) в Москве.

Но почему в Москве? Почему IPI устроил свой конгресс-1998 в России? Будто бы мало на этом свете уютных и удобных мест…

На самом деле это принцип. В год, когда пала Берлинская стена, IPI собрался в Берлине. В Кейптауне – в год, когда рухнул апартеид, и власть перешла из рук белого меньшинства к черному большинству. В Сеуле, когда на смену череде военных диктаторов в результате выборов пришел президент – демократ. Прошлогодняя Гранада может показаться исключением. Ничего подобного. Испания – образцовый случай демонтажа авторитарного прошлого, перехода от одиозной диктатуры к современной европейской демократии. IPI, можно сказать, помешан на демократии. Философия этого института, возможно, несовершенна. Исторический прогресс (другое название нормальной жизни) здесь принято мерить шествием демократии, ее успехами или поражениями. А само наличие демокра­тии, ее качество определяют таким аршином, как свобода прессы.

Выбор Москвы означал признание международным либеральным медиасообществом двух основополагающих обстоятельств. Российский посткоммунизм – это все-таки демократия. И в России есть свободная пресса. Какого рода демократия и какая свободная пресса? Ответы на эти вопросы и хотели получить участники конгресса IPI.

Им в этом не мешали. То есть, конечно же, плох тот политик, который не попытается втереть публике очки, показаться лучше, чем он есть. Циник скажет, что демократия — это большая показуха, где имидж — все, суть – ничто. Но странным образом верно и противоположное утверждение: показуха не проходит.

Конгресс IPI открыл в Кремле президент Ельцин. Премьер Кириенко предпочел жанр прямого диалога, он отвечал на вопросы зала. Лужков на правах хозяина города зазвал гостей на обед в Колонный зал. Селезнев, Рыжков-младший и Зюганов участвовали в тематических дискуссиях. А еще были Березовский, Ходорковский и другие. И все, в конечном счете, оказались самими собой, что обеспечило увлекательнейшую драматургию. Полемика шла на уровне не слов, а скорей типажей. Сцена Хаммеровского центра, где проходили слушания IPI, как бы повторила российскую сцену: на левом фланге многопудная фигура грозного коммунистического ритора, мрачного пророка апокалипсиса сегодня. На правом – новые реалисты, прагматики, дельцы.

Российские политика и экономика предстали в лицах. К сожалению, не во всех. Егор Гайдар заранее извинился, предупредив, что в эти дни его в Москве не будет. Жаль. Удивительным образом не откликнулся на приглашение Потанин. И что совсем уж нелепо, в самый последний момент так и не пришли на дискуссию заявленные в программе Черномырдин и Явлинский. Боюсь, что если это о чем-то и говорит, то лишь о политическом непрофессионализме. На Западе нет такого политика, который упустит шанс выступить перед аудиторией в пятьсот редакторов мировой прессы, даже если для этого пришлось бы слезть со смертного одра. По законам пиара за такую возможность выкладывают не одну сотню тысяч долларов, а тут бесплатно. Впрочем, русские купцы всегда славились безудержным безрассудством.

“Презервативы только для ветеранов ВОВ”

…Всех покорил Сергей Федоров – молодой издатель из Самары, живая история успеха. Десять лет назад первый номер его первой газеты арестовали вместе с учредителем. За что? За фото из разряда “Нарочно не придумаешь”, на котором было запечатлено объявле­ние в аптеке: “Презервативы только для ветеранов ВОВ”. Это было время всеоб­щих дефицитов, тактично напомнил иностранцам молодой издатель.

Сегодня о том времени и прежних порядках можно вспоминать только со смехом. В дискуссиях на цеховые темы приняли участие редакторы основных московских изданий и руководители главных телеканалов. Жару подбавил не кто иной, как сам Ельцин, обозвав новых корпоративных владельцев СМИ худшими цензорами, что вызвало немедленный отпор со стороны руководителей частных и получастных СМИ. Это на самом деле вопрос, кто именно является “худшим” цензором – тотальное государство или бароны прессы, которые хороши уже тем, что бесконечно воюют друг с другом, создавая тем самым для пишущей братии некую базу плюрализма. Точно так же, как вопрос: хуже или лучше, чем агитпроп, действуют корпоративные хозяева, когда превращают свою прессу в ручную и дают своим писателям все права, кроме права писать плохо (о себе) и хорошо – о тех, кто на сегодня объявлен противником.

Насколько закрыты открытые двери?

Конечно, иностранным гостям порой бывало трудно с переводом. Что это вдруг русские редакторы говорят о “джинсе”, хотя речь идет явно не о ковбоях? Что за странное хобби у русских журналистов – “мочиловка”? И что такое “заказная журналистика”? Платная реклама? Некая ниша издания, широкая рамка, определяемая в том числе и интересами издателя, за которые редакция не выходит, точно так же, как издатель не вмешивается в собственно редакционный процесс? Или что-то совсем иное?

Важнее, однако, то, что русские редакторы говорили об этом. И то, как они говорили – со страстью, сомнениями, но без страха, с ощущением своей роли или. пониманием своих интересов, с достоинством, а то и гордыней. Индивидуальные случаи, безусловно, разные, но в сумме это был групповой портрет прессы, ощутившей свою независимость.

В первый день конгресса редакторы “Завтра” и двух “Правд” Проханов, Ильин и Линник с телеэкрана громко пожаловались на то, что их оставили за бортом. Дескать, что это за свобода прессы такая и как вообще Международный институт прессы может обойтись без столь известных торговых марок?

IPI действительно обходится без коммунистических, националистических и им подобных изданий, обуреваемых некоей социальной супермиссией. У этого института профессиональная, а не революционаристская повестка. Те, кого он объединяет, не приемлют агитации и пропаганды вместо информации. Газета “Завтра” может прекрасно исполнять функцию ленинской “Искры”, сталинского удара или молотовского коктейля, но в круг СМИ – средств массовой информации – она по определению не входит.

Тем не менее, если говорить о московском конгрессе IPI, то все три дня двери его были открыты настежь… Хотя нет, это не совсем так.

Кириенко должен был появиться в здании Хаммеровского центра, где проходил съезд, через подъезд №4, и за тридцать минут до его появления служба безопасности премьер-министра взяла подъезд под свой контроль. Всех, кто хотел войти, она направляла через “рамку” металлоискателя. Тот факт, что злоумышленники могли пройти на полчаса раньше или даже одновременно с премьер-министром, но через другой подъезд, видимо, не слишком беспокоил руководителей операции.

Впрочем, я сейчас говорю об открытых дверях конгресса IPI без всякого д­тективного смысла. Между прочим, иностранные участники, специально приехавшие, естественно, за свой счет, платили еще по тысяче долларов за право участия (средства шли Институту прессы). Российские участники от этой “дани” были освобождены. Корреспонденты любых изданий могли аккредитоваться, редакторы — принять участие в дискуссии: приходи, слушай, проси слово. Некий незнакомец с думским значком на могучей груди и, как выяснилось, с горячим ЛДПРовским сердцем в груди даже дважды брал слово, хотя никто его никуда не приглашал. Лучше бы он этого не делал.

Г-н Проханов мог поступить так же. Чем он хуже сокола Жириновского?

Стамбул – Москва. Май 1998 г.